На переломе кадеты и в романе юнкера

Источник

Материал из Википедии – свободной энциклопедии

Перейти к навигации Перейти к поиску

У этого термина существуют и другие значения, см. Юнкера.

«Юнкера́» – роман Александра Куприна, написанный им в 1928-1932 годах. Является продолжением повести «На переломе (Кадеты)». Отдельные главы романа публиковались в газете «Возрождение». В 1933 году роман напечатан отдельным изданием.

В романе, повествующем о жизни юнкера Московского Александровского Училища Алексея Александрова, подробно воссоздаются традиции и быт юнкерского училища в Москве, рассказывается о преподавателях и офицерах-воспитателях, товарищах Александрова, его первых литературных опытах и юношеской любви героя.

История создания[править | править код]

Роман был задуман писателем в 1911 году как продолжение повести о кадетах «На переломе», однако революционные события в России и последовавшая затем эмиграция Куприна прервали его работу над романом. Снова вернулся к своему замыслу писатель уже в эмиграции, и на протяжении пяти лет в 1928-1932 гг. главы из романа публиковались в газете «Возрождение», а в 1933 году роман вышел отдельной книгой[1].

Сюжет[править | править код]

Москва, конец 1880-х годов. Кадет Александров после окончания кадетского училища поступает в Александровское военное училище на Знаменке, где проводит два года. Теперь он первокурсник, которых в училище зовут «фараонами», и ему предстоит привыкать к новым условиям, товарищам и преподавателям. Однако он сразу замечает особенность юнкерского училища по сравнению с кадетским корпусом: хотя учиться непросто, здесь отсутствуют издевательстива старшего курса над младшим, напротив, старшекурсники стараются помогать первокурсникам.

В первые месяцы учёбы Александров вспоминает свой летний роман с Юленькой Синельниковой, однако вскоре узнаёт, что она выходит замуж за мужчину значительно старше неё. На балу после свадьбы Юлии Александров переключает своё внимание на её младшую сестру Олю, обещая посвятить ей своё первое литературное произведение. И действительно, он пишет и вскоре при помощи своего знакомого писателя Диодора Ивановича публикует свой первый рассказ в газете «Вечерние досуги». В училище на Александрова обрушивается слава, однако начальство наказывает его, поскольку он нарушил правила, не утвердив предварительно свой текст. Между тем, в посвящении Александров ошибся и машинально поставил инициал «Ю», в результате чего обиженная Ольга разрывает с ним отношения.

На втором курсе перед Рождеством планы Александрова на несколько встреч, в том числе катание на коньках с друзьями и со своей новой любовью Наташей, рушатся, потому что его направляют от его роты на бал в Екатерининском женском институте. Восприняв это направление как тяжкую повинность, Александров неожиданно для себя знакомится на балу с Зиной Белышевой, в которую по-настоящему влюбляется и чувствует симпатию и с её стороны. Во время разлуки он пишет ей тайное письмо, а на Масленицу они договариваются пойти на каток на Чистых прудах. Там Александров признаётся Зине в любви, прося её подождать около трёх лет, когда после производства в офицеры его карьера станет более определённой и он сможет попросить её руки.

Наступает лето, юнкера находятся на завершающих военных сборах в сельской местности, где проводят топографическую съёмку. По результатам экзаменов Александрову удаётся попасть в первую половину списка на распределение. Наконец, день распределения настаёт, но юнкер, понимая, что невозможно предугадать, как сложится его служба, выбирает неизвестный Ундомский полк в маленьком городишке. Происходят последние процедуры перед производством в офицеры и, наконец, юнкера получают подписанным Императором Александром приказ о производстве и вступают в новую жизнь.

Художественные особенности[править | править код]

Роман с полным правом можно назвать автобиографическим – в Александровском военном училище сам Куприн обучался в 1888-1890 гг. Многие реальные лица (в том числе преподаватели училища, друзья героя) и действительные факты переданы в романе «с документальной точностью»[1]. Прототипом поэта Диодора Ивановича Миртова, помогающего молодому юнкеру, стал Лиодор Иванович Пальмин[1].

Несмотря на во многом документальный характер, исследователи называют роман «лирической исповедью позднего Куприна, который передоверяет свои настроения, тронутые эмигрантской тоской, наивному юноше». По сравнению с повестью о кадетах в «Юнкерах» «попадаешь в совершенно другой мир, полный света и поэзии»: быт юнкера Александрова «романтизирован и подкрашен, а вместе с ним розовые блики ложатся на всю армейскую службу сверху донизу»[1].

При этом «Юнкера» не просто «домашняя» история юнкерского училища на Знаменке: это «повествование о старой, “удельной” Москве – Москве “сорока сороков”, Иверской часовни Божьей Матери и Екатерининского института благородных девиц, что на Царицынской площади, всё сотканное из летучих воспоминаний. Сквозь дымку этих воспоминаний проступают знакомые и неузнаваемые сегодня силуэты Арбата, Патриарших прудов, Земляного вала»[1].

Экранизации[править | править код]

• «Юнкера» – исторический многосерийный телевизионный художественный фильм по мотивам произведений А. И. Куприна 2007 года.
• «Куприн. Поединок» – российский многосерийный телевизионный художественный фильм 2014 года, в основу сценария которого положен в том числе роман «Юнкера».

Примечания[править | править код]

Ссылки[править | править код]

• Текст романа на сайте A-I-Kuprin.ru: Куприн Александр Иванович – биография, воспоминания современников, произведения
• «Юнкера» на сайте «Лаборатория Фантастики»
• Анализ романа “Юнкера” Куприна А.И.

Источник

Куприн Александр

На переломе

(Кадеты)

I

Первые впечатления. – Старички. – Прочная пуговица. – Что такое маслянка. – Грузов. – Ночь.

– Эй, как тебя!.. Новичок… как твоя фамилия?

Буланин даже и не подозревал, что этот окрик относится к нему – до того он был оглушен новыми впечатлениями. Он только что пришел из приемной комнаты, где его мать упрашивала какого-то высокого военного в бакенбардах быть поснисходительнее на первых порах к ее Мишеньке. «Уж вы, пожалуйста, с ним не по всей строгости, – говорила она, гладя в то же время бессознательно голову сына, – он у меня такой нежный… такой впечатлительный… он совсем на других мальчиков не похож». При этом у нее было такое жалкое, просящее, совсем непривычное для Буланина лицо, а высокий военный только кланялся и призвякивал шпорами. По-видимому, он торопился уйти, но, в силу давнишней привычки, продолжал выслушивать с равнодушным и вежливым терпением эти излияния материнской заботливости…

Две длинные рекреационные залы младшего возраста были полны народа. Новички робко жались вдоль стен и сидели на подоконниках, одетые в самые разнообразные костюмы: тут были желтые, голубые и красные косоворотки-рубашки, матросские курточки с золотыми якорями, высокие до колен чулки и сапожки с лаковыми отворотами, пояса широкие кожаные и узкие позументные. «Старички» в серых каламянковых блузах, подпоясанных ремнями, и таких же панталонах сразу бросались в глаза и своим однообразным костюмом и в особенности развязными манерами. Они ходили по двое и по трое по зале, обнявшись, заломив истрепанные кепи на затылок; некоторые перекликались через всю залу, иные с криком гонялись друг за другом. Густая пыль поднималась с натертого мастикой паркета. Можно было подумать, что вся эта топочущая, кричащая и свистящая толпа нарочно старалась кого-то ошеломить своей возней и гамом.

– Ты оглох, что ли? Как твоя фамилия, я тебя спрашиваю?

Буланин вздрогнул и поднял глаза. Перед ним, заложив руки в карманы панталон, стоял рослый воспитанник и рассматривал его сонным, скучающим взглядом.

– Моя фамилия Буланин, – ответил новичок.

– Очень рад. А у тебя гостинцы есть, Буланин?

– Нет…

– Это, братец, скверно, что у тебя нет гостинцев. Пойдешь в отпуск принеси.

– Хорошо, я принесу.

– И со мной поделись… Ладно?..

– Хорошо, с удовольствием.

Но старичок не уходил. Он, по-видимому, скучал и искал развлечения. Внимание его привлекли большие металлические пуговицы, пришитые в два ряда на курточке Буланина.

– Ишь ты, какие пуговицы у тебя ловкие, – сказал он, трогая одну из них пальцем.

– О, это такие пуговицы… – суетливо обрадовался Буланин. – Их ни за что оторвать нельзя. Вот попробуй-ка!

Старичок захватил между своими двумя грязными Пальцами пуговицу и начал вертеть ее. Но пуговица не поддавалась. Курточка шилась дома, шилась на рост, в расчете нарядить в нее Васеньку, когда Мишеньке она станет мала. А пуговицы пришивала сама мать двойной провощенной ниткой.

Воспитанник оставил пуговицу, поглядел на свои пальцы, где от нажима острых краев остались синие рубцы, и сказал:

– Крепкая пуговица!.. Эй, Базутка, – крикнул он пробегавшему мимо маленькому белокурому, розовому толстяку, – посмотри, какая у новичка пуговица здоровая!

Скоро вокруг Буланина, в углу между печкой и дверью, образовалась довольно густая толпа. Тотчас же установилась очередь. «Чур, я за Базуткой!» – крикнул чей-то голос, и тотчас же остальные загалдели: «А я за Миллером! А я за Утконосом! А я за тобой!» – и покамест один вертел пуговицу, другие уже протягивали руки и даже пощелкивали от нетерпения пальцами.

Но пуговица держалась по-прежнему крепко.

– Позовите Грузова! – сказал кто-то из толпы.

Тотчас же другие закричали: «Грузов! Грузов!» Двое побежали его разыскивать.

Пришел Грузов, малый лет пятнадцати, с желтым, испитым, арестантским лицом, сидевший в первых двух классах уже четыре года, – один из первых силачей возраста. Он, собственно, не шел, а влачился, не поднимая ног от земли и при каждом шаге падая туловищем то в одну, то в другую сторону, точно плыл или катился на коньках. При этом он поминутно сплевывал сквозь зубы с какой-то особенной кучерской лихостью. Расталкивая кучку плечом, он спросил сиплым басом:

– Что у вас тут, ребята?

Ему рассказали, в чем дело. Но, чувствуя себя героем минуты, он не торопился. Оглядев внимательно новичка с ног до головы, он буркнул:

– Фамилия?..

– Что? – спросил робко Буланин.

– Дурак, как твоя фамилия?

– Бу… Буланин…

– А почему же не Савраскин? Ишь ты фамилия-то какая… лошадиная.

Кругом услужливо рассмеялись. Грузов продолжал:

– А ты Буланка, пробовал когда-нибудь маслянки?

– Н… нет… не пробовал.

– Как? Ни разу не пробовал?

– Ни разу…

– Вот так штука! Хочешь, я тебя угощу?

И, не дожидаясь ответа Буланина, Грузов нагнул его голову вниз и очень больно и быстро ударил по ней сначала концом большого пальца, а потом дробно костяшками всех остальных, сжатых в кулак.

– Вот тебе маслянка, и другая, и третья?.. Ну что, Буланка, вкусно? Может быть, еще хочешь?

Старички радостно гоготали: «Уж этот Грузов! Отчаянный!.. Здорово новичка маслянками накормил».

Буланин тоже силился улыбнуться, хотя от трех маслянок ему было так больно, что невольно слезы выступили на глазах. Грузову объяснили, зачем его звали. Он самоуверенно взялся за пуговицу и стал ее с ожесточением крутить. Однако, несмотря на то, что он прилагал все большие и большие усилия, пуговица продолжала упорно держаться на своем месте. Тогда, из боязни уронить свой авторитет перед «малышами», весь красный от натуги, он уперся одной рукой в грудь Буланина, а другой изо всех сил рванул пуговицу к себе. Пуговица отлетела с мясом, но толчок был так быстр и внезапен, что Буланин сразу сел на пол. На этот раз никто не рассмеялся. Может быть, у каждого мелькнула в это мгновение мысль, что и он когда-то был новичком, в такой же курточке, сшитой дома любимыми руками.

Буланин поднялся на ноги. Как он ни старался удержаться, слезы все-таки же покатились из его глаз, и он, закрыв лицо руками, прижался к печке.

– Эх ты, рева-корова! – произнес Грузов презрительно, стукнул новичка ладонью по затылку, бросил ему пуговицу в лицо и ушел своей разгильдяйской походкой.

Скоро Буланин остался один. Он продолжал плакать. Кроме боли и незаслуженной обиды, какое-то странное, сложное чувство терзало его маленькое сердце, – чувство, похожее на то, как будто бы он сам только что совершил какой-то нехороший, непоправимый, глупый поступок. Но в этом чувстве он покамест разобраться не мог.

Страшно медленно, скучно и тяжело, точно длинный сон, тянулся для Буланина этот первый день гимназической жизни. Были минуты, когда ему начинало казаться, что не пять или шесть часов, а по крайней мере полмесяца прошло с того грустного момента, как он вместе с матерью взбирался по широким каменным ступеням парадного крыльца и с трепетом вступил в огромные стеклянные двери, на которых медь блестела с холодной и внушительной яркостью…

Одинокий, точно забытый всем светом, мальчик рассматривал окружавшую его казенную обстановку. Две длинные залы – рекреационная и чайная (они разделялись аркой) – были выкрашены снизу до высоты человеческого роста коричневой масляной краской, а выше – розовой известкой. По левую сторону рекреационной залы тянулись окна, полузаделанные решетками, а по правую стеклянные двери, ведущие в классы; простенки между дверьми и окнами были заняты раскрашенными картинами из отечественной истории и рисунками разных зверей, а в дальнем углу лампада теплилась перед огромным образом св. Александра Невского, к которому вели три обитые красным сукном ступеньки. Вокруг стен чайной залы стояли черные столы и скамейки; их сдвигали в один общий стол к чаю и завтраку. По стенам тоже висели картины, изображавшие геройские подвиги русских воинов, но висели настолько высоко, что, даже ставши на стол, нельзя было рассмотреть, что под ними подписано… Вдоль обеих зал, как раз посреди их, висел длинный ряд опускных ламп с абажурами и медными шарами для противовеса…

Источник